Дон Кихот, влюбленный в… Бухару

Подвижники создают особую ауру вокруг себя, полную философии, мудрости, благосклонности к инакомыслящим и добросердечия. Немало встречал я их на жизненном пути, и благодарю Всевышнего за эти встречи, возвращавшие веру в добро, искренность, человеколюбие, правду.

Сложно мне в это поверить, однако встреча с Сергеем Николаевичем Юреневым произошла без малого сорок лет назад! К счастью, время не стерло в памяти детали знакомства с этой вдохновенной личностью. Узнанное хочется передать как эстафету дальше – нынешним молодым людям, нередко ленящимся исследовать отчий край и, к сожалению, испытывающим, скажем так, недостаточно восторга перед наследием, оставленным предками.

…Десять журналистов, мы приехали в Бухару, согласившись, что давно пора взглянуть на красоты жемчужины Востока. Втайне каждый из нас - патриот Самарканда - намеревался убедиться, что Бухаре тягаться с архитектурными шедеврами средневековья нашего родного города невозможно!

Ночь, проведенная в обветшалой гостинице при городском базаре - ее уже давно снесли - в простонародье называемой неизящно «клоповником», все надежды на духовные и иные открытия сразу свела на нет. Жаркое утро, когда солнце без разгона начинает жалить и жарить, оптимизма не прибавило. Нас куда-то повели, но настроение падало неудержимо.

…Он перевернул все и поставил с головы на ноги. Он был великолепен. Почти двухметроворостый гигант в необычной треугольной тюбетейке, в майке-сетке с коротким рукавом - тогда такие были в ходу - с христианским крестиком на груди, что было явным вызовом строю и обычаям советским. Он словно на минуту присел на край супы, укрытой дряхлым паласом, и попивал неспешно чай. Оказалось, он давно поджидал нас в этой чайхане, но никакого неудовольствия, между тем, не выказал. Доброжелательно пожал всем руки, не представляясь, видимо, уверенный, что имя его, а может, и дела известны нам. А мы впервые слышали о Юреневе и впервые видели его. «Принимающая» сторона ничего о приставленном к нам гиде не сообщила и, может быть, поэтому эффект был впечатляющий!

Сергей Николаевич говорил, словно журчал ручеек. Пока наши глаза «ездили» по донкихотской одежде Юренева и не могли оторваться от его небольшой бородки и особенно четок, составленных из редких рубинов и изумрудов, немало ценных мыслей прошли мимо наших ушей.

Юренев привел нас к замечательной площади, объединяющей смотрящие друг на друга медресе Улугбека и Абдалазиз-хана. Он поведал, что здесь зодчий Исмаил – сын Тахира из Исфагана – превзошел себя самого, создав уникальное по красоте сооружение – медресе, названное именем великого звездочета и государственного деятеля Улугбека. Юренев указал на входную арку и произнес: «Это моя любимица!» Для него, как выяснилось, каждое сколько-нибудь значащее сооружение ушедших веков было предметом восхищения и изучения. Потому признание в любви к… арке не выглядело вычурно, напротив, оно утверждало в мысли: наш новый знакомый зря времени не терял, познавая край, куда его занесла судьба и чужая воля, чтобы, пропустив через сердце все, что близко и дорого узбеку, таджику, старожилам бухарским, сделать исконно личным, своим, душой прилепиться к даровитому и гостеприимному народу.

Сергей Николаевич, как и его родной брат профессор Ростислав Юренев - в недавнем прошлом многолетний ректор Российского государственного института кинематографии - коренные москвичи и принадлежат к старинному дворянскому роду, берущему начало еще от Рюриковичей. По каким причинам Сергею Николаевичу, известному ученому-историку, пришлось в срочном порядке покинуть Москву, выяснить не удалось. Об этом в советские времена даже шепотом говорить не дозволялось. Ясно одно - что, попав в Узбекистан, он влюбился в него сразу и навсегда. Оставаясь в своей внешне необычной одежде, с «фирменной» бородой и усами, четками, а со временем и суковатой клюкой, заменяющей трость, он был элегантен и примечателен душевным светом, который излучал непрерывно и щедро. Его повествования о медресе и минаретах, о мавзолее Исмаила Самани и загородной резиденции бухарского эмира походили больше на монолог доктора наук, произнесенный с университетской кафедры. С другой стороны, в этих откровениях, не подсказанных, а увиденных, познанных им самим, а потому переложенных в рассказ о словно живых людях, волновал и покорял. И, безусловно, древняя, но вечно юная Бухара, очарованная своим неутомимым исследователем, открывала ему свои многовековые тайны щедро и беспрерывно!

Феномен Юренева – это не сказка или какой-то секрет. Иная культура, жажда испить до конца из источника знаний совершили в этом человеке поистине замечательную работу, породили в нем неумеренное желание постигать мир собственным разумом и опытом. К сожалению, не удалось выяснить, заняли ли достойное место бережно сохранявшиеся тогда Сергеем Николаевичем в двух худжрах медресе сотни коробочек с пронумерованными и тщательно описанными археологическими находками, но было ясно, что его разыскания за годы многолетних раскопок, особенно относящихся к слабо изученному ХVII веку, составляли редчайшие коллекции, часть которых была размещена в Эрмитаже и музее Московского университета.

 Нам, влюбившимся в Юренева, что называется, с первого взгляда, жадно ловившим каждое его слово и жест и не замечавшим, как изящно он пересыпает русскую речь французскими выражениями, не довелось побывать в… келье ученого. Да, Юренев жил и, думаю, не из-за своей прихоти, а просто из-за невнимания тогдашних властей, в обычной худжре. Точнее, в одной он жил, а в другой хранил свои сокровища из драгоценных камней, впоследствии  завещанных им государству. Чтобы узнать об этой келье отшельника, обратимся к воспоминаниям известного исследователя восточной культуры Юрия Халаминского. Он побывал в гостях у Юренева осенью 1963-го…

«…Юренев читал при свете керосиновой лампы. В глубине комнаты, в ногах узкой железной кровати (на такой, говорят, спал Наполеон), теплился ночник, отражавшийся в поставленном за ним золотистом блюде. В полумраке мерцали переплеты книг, взятые под стекло арабские изречения и превосходная керамика. Мы были совершенно подавлены величием Сергея Николаевича и с благоговением пили кофе, сваренный тут же на керосинке. Только позже узнали, что в приюте отшельника есть и яркий свет, и электрическая плитка. Юренев снял с полки одну из темных зеленовато-синих кос, сдул пыль и, протягивая нам, сказал: «Мой Врубель…»

…Казалось, вся Бухара знакома с этим Дон Кихотом. Чайханщики и ошпозы радушно склонялись к нему, когда он негромко проговаривал, как и чем потчевать гостей. Ребятня окружала нас, чтобы хором выкрикнуть: «Ассалом, Домулло!» – «Здравствуйте, Учитель!» Никто этого чудаковатого и неприхотливо одетого старика не считал за фантазера и тем более за юродивого. Его чтили, как только можно почитать того, кто знает больше вас и готов этими знаниями бескорыстно поделиться.

- Нам нужно укрыться в тени, - предложил Дон Кихот. - Зайдем под своды мечети Калян, чтобы не терять времени даром.

Двор мечети обрамлен галереями, на аркадах которых лежат двести восемьдесят восемь небольших куполов. Изумительная перспектива пересекающихся колоннад тогда контрастировала с наваленными в святом месте… металлическими кроватями, какими-то бытовыми поделками, включая алюминиевые миски и плевательницы…

Юренев, словно не замечая этого беспорядка, окинул нас взглядом и спросил: «Кто из вас самый впечатлительный? Подойдите ко мне». Товарищи подтолкнули меня вперед. Дон Кихот взял крепко за руку, повелел закрыть глаза и повел. Показалось, по-видимому, из-за волнения, что шли мы долго, а выяснилось потом – три метра. Юренев торжественно произнес: «Поднимите голову и медленно, очень медленно откройте глаза. Начали!..»

И произошло чудо: свет, поначалу бивший в зрачки, смягчился, я почувствовал себя кинооператором, который скользит с камерой, находясь в метре от стены минарета на подъемном кране. И каждый аркатурный пояс во всей своей неповторимой красоте проплыл передо мной, заставляя поверить в одухотворенность средневековых мастеров, чьими руками двигал, творя эту дивную красоту, сам Господь Бог… Я невольно вскрикнул от восторга, Юренев отпустил мою руку и удовлетворенно произнес: «Именно такой реакции я и ждал! Отныне, молодой человек, можете рассказывать об увиденном друзьям!»

Самое поразительное в этой истории, что «проезд с кинокамерой» занял всего две-три секунды, а глядел я не в открытое небо, а лишь в малюсенькое отверстие в куполе…

Жизнь непредсказуема! При своем первом (том!) посещении Бухары я не мог и предполагать, что спустя годы, буду жить здесь. И тогда мне пригодились открытия «характера» этого города, подаренные Юреневым. Как благодарны были гости из ближнего и дальнего зарубежья, которым меня рекомендовали в качестве гида по средневековым шедеврам архитектуры. С ними я делился переданным от Сергея Николаевича восхищением и восторгом седой стариной Бухоро-и-Шариф – священного города.

Вроде бы заезженны слова: «Восток - дело тонкое!» Но и по истечении времени смысл их не стареет. Однако немало следует приложить усилий, чтобы познать, прочувствовать и принять эту «тонкость». Сергей Николаевич - смог! И начал он постижения людей, населявших Бухару, с познания их обычаев, традиций, всего того, что ныне называем мы емко - менталитет. Если говорить проще, речь идет о душе узбекского народа. Юренев не жаловался на судьбу, приведшую его в Узбекистан, он жил полнокровно, счастливый красотой людей и их древней культурой. И то, что переплавлялось в его русской душе, затем возвращалось окружающим светом, любовью и благодарением.

Дон Кихот из Бухары немалого достиг, как и полагается истинному подвижнику, оставил добрый пример потомкам. Называю его Дон Кихотом не из-за внешнего сходства. Тем более, что Сергей Николаевич не боролся с ветряными мельницами. Но он, как и Человек из Ламанчи, явил всей жизнью своей доброту и сострадание, искренность и любовь.

 Станислав Алтунянц